Каллас: Ну вот, Елена, я решила пригласить тебя в этот милый уютный ресторан. Надеюсь, что он понравится тебе. Здесь прекрасная кухня, отличный выбор вин, а главное в том, что его атмосфера будто напоена духом историй и сюжетов, связанных с парижской богемой. О, знаешь, сколько интересных и выдающихся личностей здесь встречались, какие споры об искусстве возникали, любовные драмы разыгрывались за этими, накрытыми тёмно-красными, похожими на кровь, скатертями! Да, сюда любили заглядывать легендарные личности!
Елена: Вот и Вы, Мария, одна из них, почтили ресторан своим присутствием.
Каллас: А теперь и ты, Елена, останешься здесь в воспоминаниях очевидцев и в книге почётных гостей, как выдающаяся русская певица.
Елена: Что Вы, что Вы, Мария, я пока ещё не достойна такой чести. Вы мне выдаёте, по благородству Вашей души, слишком большие авансы!
Каллас: Нет, нет, вовсе нет! Я слушала тебя в «Борисе Годунове», ты была ослепительная Марина! Я знаю, что критика отнесла тебя к «великим голосам Большого»
Елена (про себя): Её тёмные, жгучие глаза потеплели и поблёскивали, как влажные маслины. Она разглядывала меня, но не в упор, а как-то будто невзначай, с затаённым интересом, словно пытаясь заглянуть в мою судьбу.
Каллас: Елена, мне кажется, ты излишне скромна. Это, если вдуматься, и хорошо, и плохо. Признаться тебе, я не могу справиться со своими демонами тщеславия. Однажды был случай, я пела с Марио дель Монако, и мне показалось, что он выходит на поклоны чаще, чем я. Так вот к своему стыду, я стала за кулисами тыкать его и отталкивать всячески, чтобы он задержался, а я предстала бы перед бисирующей публикой лишний раз первой примадонной.
Елена: Вы знаете, Мария, сдерживая собственное тщеславие, я чувствую себя проще и спокойнее. Нет, конечно, как всякая актриса, я ранима и чувствительна к успеху, но помните, когда импресарио Жорж Сориа познакомил нас, я Вам, прозванной (La Divine) «Божественная», искренне сказала, что Вы Mon Dieu – мой Бог. Тогда Вы засмеялись, но я видела, что Вам приятно. Я предпочитаю все силы вкладывать в творчество. Работать над собственной неповторимой индивидуальностью, чтобы не стать, не дай Бог, второй Каллас, только чуть послабее, или любимой многими Симионато. А стать со своим голосом и темпераментом единственной, неподражаемой Еленой Образцовой. Вот моё тщеславие.
Каллас: Я где-то читала и слышала, что русские во многом живут душой, более открытые и искренние, чем европейцы, и, кажется, сейчас убедилась в этом. Ещё я поняла, Елена, что в Вашей душе сокрыт огромный, не растраченный женский и актёрский темперамент. Извините, Елена, за столь интимно-деликатный вопрос, Вы влюблены сейчас в кого-нибудь?
Елена: Пожалуй, что по-настоящему нет.
Автор: Большие чёрные, словно угли, глаза Марии Каллас, повлажнели и от этого заблестели, словно ценные сапфиры.
Каллас: Настоящая любовь, как жизнь и смерть – несёт радость и страх.
Елена: И ещё бывает страдание. Я помню, Мария, когда я спросила Вас, любите ли Вы его? Вы ответили, любите и очень страдаете.
Каллас: Да, к сожалению, это правда. Аристотель Онасис не злой человек, но твёрдый и жестокий. Понимаешь, Елена, я жила им. Он вдохновлял меня. Когда я пела арию Маргариты, то в наших отношениях уже что-то недоброе предчувствовала. И в арии звучала, прорывалась тема одиночества.
Елена: Я слушала «Мефистофеля» с Вашим участием, несколько раз, и поверьте мне, Мария, тема тоски и одиночества поражала лучшей своей магией. В Вашем голосе чувствовалась, прорывалась эта тема души и личной драмы. В этом и есть Ваше высшее предназначение в искусстве. Может быть, даже принести на алтарь Мельпомены свою израненную душу. Да, высокая цена. Но звучит Ваш голос временами сдавленно, в высоком смысле болезненно – гениально! И если спросить меня, хотела бы я познать такую силу и драматическую сторону любви и выплеснуть свои мучения на сцену, то я не смогу на это ответить.
Каллас: Елена, Вам я не желала бы несчастной любви и судьбы оставленной женщины. Да Вам это и не грозит. С Вашей статью, красотой, с какой-то царственной величавостью, с серыми умными глазами и загадочной улыбкой сфинкса Вы всё возьмёте из своей «самости», из своей талантливой души музыканта. В Вас есть божество!
Елена: Вы не щадите меня, Мария. После таких слов даже у самой скромной пастушки закружится голова, не то, что у артистки или певицы.
Каллас (рассмеявшись): Вот так парадокс. Я очень желала бы, чтобы меня во всех рецензиях и закулисных сплетнях так не щадили бы, как я Вас.
Елена: Кажется, есть тема для редкого тоста. Надо поднять бокалы с вином и выпить за то, чтобы нас как можно чаще не щадили подобным образом.
Каллас: С удовольствием, это очень остроумно. Эх, Елена, я с Вами как будто оттаиваю. На душе становится спокойней, чёрные видения отступают и растворяются за окнами ресторана, в лабиринтах парижских улиц. Сегодня мне особенно хочется быть откровенной с Вами. Извините меня, Елена, и не удивляйтесь. Я вижу в Вас способность к состраданию. Это величайшее человеческое и, как не странно, артистическое качество. Я так хотела ребёнка от Онасиса, но не смогла его сохранить. Временами боль утраты пронзает всё моё существо, как раскалённая игла! И мне не хочется жить! И, что самое страшное – петь. Но, слава Господу, постепенно гнетущее чувство ослабевает, когда встречаешь добрых людей. А их, поверьте мне, на моём пути встречалось не так уж и много. Вы – одна из них.
Елена: Не знаю, может быть я не права, но мне думается иногда, что по-настоящему добрые люди свою жизнь посвятили служению Богу. В церквях и монастырях работают и истово молятся за спасение души человеческой.
Каллас: Ох, в тяжёлый я Вас разговор втянула со своими проблемами, каюсь. Переведём тему на близкое нам обеим. Чтобы Вы хотели спеть в ближайшее время? Подождите, не отвечайте. Я сама угадаю. Если этой роли ещё нет в Вашем репертуаре, то это большая потеря для искусства. Мне кажется, Кармен создана именно для Вас. Русская страстность не слабее цыганской из Испании. И ещё я вижу в Ваших серых глазах независимость, иногда граничащую с твёрдостью и жёсткостью. Абсолютный образ своенравной и коварной цыганки.
Елена (с полусмехом): Протестую, протестую, Мария. Что-то в Вашем монологе не сходится. Ещё пять минут назад Вы говорили о моей доброте и способности к состраданию, и тут такой неожиданный поворот к моей жёсткости и твёрдости. А что касается Кармен, своенравная девушка, да, не спорю, но не коварная. Разлюбила Хозе и всё, он ей уже не интересен. Скорее её можно назвать ветреная особа.
Каллас: Поверьте моему жизненному и артистическому опыту, никакого парадокса в моих рассуждениях о Вас нет. Вы, на мой взгляд, как большая артистка и личность, многогранны и неоднозначны. Иначе откуда артисту, если он одномерен и плоский словно доска, черпать нюансы поведений, перепады настроений, наконец, тайные мысли и страсти своих персонажей, как не заглядывая в себя. Откровенно и смело погружаться в собственное я. Беспощадно анализируя, анатомировать свою душу. Я внимательно читала несколько романов вашего великого писателя Достоевского. Особенно роман «Идиот». И меня совершенно поразил и заворожил образ Настасьи Филипповны! Вот где извергаются вулканы страстей! И Ниагарские водопады безумных и страстных эмоций, перетекающие в истеричные лавы болезненных настроений. Как бы мне хотелось спеть партию Настасьи Филипповны! Если бы была написана опера. А Вам, Елена?
Елена: Отвечу, даже не задумываясь, конечно! Трагическая судьба, но какая интересная! Оскорблённая и фантастическая женщина!
Каллас: Вот видите, Елена, а ведь Настасья Филипповна, в некоторой степени, порочная особа.
Елена: Пожалуй, но её хочется оправдывать.
Каллас: Конечно, соглашусь с Вами. И коварства она не лишена, только с умом, с расчётом, в борьбе за мужчину с соперницей. А Кармен, наоборот, жёстко и бездумно бросает бедного влюблённого Хозе, чуть только забрезжит огонь новой страсти. Конечно. Красавец – тореадор, победитель! Не устоять (горько улыбается). Но если вдуматься, Елена, женщина должна быть сильнее мужчины. Иначе, кто же нас защитит, как не мы сами себя!
Каллас: Вот мы сейчас немного поспорили, а правильней сказать, просто каждая из нас искала и видела свою правду в этих женщинах. Давала собственную оценку их поступкам. Но вот в себе бы разобраться (задумчиво).
Елена, а хотите, сыграем в небольшую игру? Это как тренаж для воображения актрисы. Короткая возможность пожить жизнью и чувствами не воображаемого персонажа, из какой – либо оперы, а прямо здесь и сейчас поменяться именами и стать тебе мной, а мне тобой. Извини, что на «ты» перешла.
Образцова: Что Вы, Мария, говорите, как Вам удобно. Ну а предложение поиграть в опасную игру более чем заманчиво. Я думаю, для начала можно поменяться местами за столом.
Каллас: Прекрасная идея! Так, пересаживаемся.
Образцова: Я бы ещё, чтобы почувствовать ближе Ваш характер, попросила бы одолжить мне Ваш прелестный нагрудный платок.
Каллас: Великолепно, игра пошла. А Вы, Елена, дайте Ваши дивные серебристые бусы. Обещаю минут через двадцать вернуть (смеётся).
Через паузу
Каллас (Елена): Я, кажется, уже вошла в Ваш образ, а Вы?
Елена (Каллас): Ваша творческая жизнь и судьба ещё только в самом начале, моя дорогая Елена. И не обращайте внимание на то, что говорят у Вас за спиной завистники и злопыхатели, что Вам повезло, и если бы не заболела выдающаяся прима А…, Вы не получили бы роль Марины Мнишек и не снискали бы грандиозный успех в Париже! Случай приходит к тем, кто готов, кто его ждёт и ловит. И что совершенно точно, примадонна А… ничего от Вашего успеха не потеряет. Для её голоса есть огромное количество партий.
Каллас (Елена): Спасибо за то, что Вы так хорошо осведомлены о закулисных делах Большого театра, Мария. И для меня дорогого стоит Ваша моральная поддержка.
Всё не решаюсь Вас спросить, Мария, как Вы относитесь к Вашей гениальной, в кавычках, «неправильности» голоса? В среднем регистре у Вас слышится особый, приглушённый, даже как бы несколько сдавленный тембр. Знатоки вокала считают это недостатком, а слушатели видят в этом особое очарование. Я читала, что Вы называете свой голос «драматической» колоратурой. И не случайно говорят о магии Вашего голоса, о том, что он завораживает публику своим звучанием. Ну а уж если на то пошло, у нас откровенный и доверительный разговор, скажите, как Вы относитесь к своему провалу в «Аиде»? А, знаю, как, можно даже и не рассказывать. Тяжело, болезненно, будто удар кинжалом в сердце получили. Но ничего, поднялись, встали с гордо поднятой головой и пошли дальше… Ещё хватило сил и злости десять лет соперничать с бесспорно очень талантливой и не менее агрессивной в борьбе за славу Ренатой Тебальди.
Елена (Каллас): Я, душенька, якобы через Ваши вопросы открыла Вам многие потайные уголки своей души и биографии. Теперь Ваш черёд настал. Расскажите мне, пожалуйста, Елена, о самых запоминающихся, может быть волнующих Вашу душу и память, моментах жизни.
Елена Образцова: Предлагаю, Мария, снова занять свои места и войти в собственное «я». (Пересаживаемся обратно). Это будут уже очень личные воспоминания, Вы их знать не можете. Они связаны с моим родным городом Ленинградом, там прошла моя юность. Раньше он назывался Санкт-Петербург.
Знаете, Мария, наш город знаменит многим, в том числе необыкновенными, чарующими белыми ночами. В конце июня десятиклассники заканчивают школы, и везде проходят выпускные вечера. А потом, счастливые юноши и девушки, в белых платьях, похожих на свадебные, выходят на набережные Невы и гуляют до утра. Смеются, бренчат на гитарах и поют. Лёгкие, популярные песни, в основном эстрадные. Иногда это выглядит и слушается настолько красиво и романтично, что аж дух захватывает от этого необыкновенного слияния молодости, ожидания счастья, летящего на фоне акварельной призрачности светлой ночи и застывшей музыки – архитектуры. Однажды, ещё совсем молоденькой, я только поступила на первый курс консерватории, мне захотелось прогуляться по светлому ночному городу. Стояла какая-то особенная, прелестная тихая «белая ночь». Лёгкие розоватые облака плыли, курчавясь по тёмно-синему небу, напоминая картины старинных мастеров. Я присела на скамейку и любовалась этим видом, вдыхая словно воздух, ощущение счастья, которое охватывало меня. И вдруг из тишины, кажется вдалеке, я услышала вначале несколько приглушённых голосов, а потом женское пение. Звучала приятная мелодия популярной в то время песни. Эта видимо молодая девушка настолько искренне, с душой и красиво пела, что я заслушалась и подумала, до чего же пронзительная мелодия, мне почти хочется плакать. И в этот момент, представляете, Мария, неприятный холодок пробежал у меня в груди. Я поймала себя на мысли, что некоторые классические арии в музыкальном смысле не трогают, не вызывают во мне таких ощущений восторга и сопереживания, как эта мелодия. Совсем не классика, не опера. И тут мне стало совсем тоскливо. Как же я собираюсь, стать оперной певицей, если мне придётся преодолевать собственное равнодушие к некоторым партиям, которые мне поручат?
Каллас: Ох, боже мой, это действительно судьбоносный момент в жизни. Я не позавидовала бы Вам в эти минуты, возможно, роковых решений, Елена. И что же произошло дальше?
Елена: А дальше, я собрала в кулак всю свою волю, всё самообладание, которое во мне было, и трезвый расчёт и сказала себе: значит, тебе придётся полюбить разную музыку. Найти в этих произведениях свою прелесть, свою изюминку, наконец, убедить себя, что они прекрасны. Ты же актриса, значит, внушай себе. Немного потерзать свою душу! А если ты бросишь учёбу, консерваторию, кем ты будешь? Если честно себе признаться, никем, кроме хорошей певицы, по-настоящему ты работать не сможешь. И самое главное, что я почувствовала в этот момент, так это то, что бросив музыку, я стану несчастным человеком и несостоявшейся женщиной. Да, да, именно так! Я просто засохну, как подпиленное дерево. Но до чего же в эту колдовскую ночь хотелось быть счастливой!
Каллас: Надо же, Елена, я примерно в таком же возрасте восемнадцати лет испытала похожие моральные, мятежные сомнения. В 1941 году я дебютировала в Афинской опере, исполнив партию Тоски. Кажется, с успехом, но была внутренне вся будто выхолощена. И мне любезно дали четыре дня отдыха. У нас в тридцати километрах от Афин расположен прекрасный тихий Сардонический залив. Мы сняли с мамой уютный домик на эти четыре дня, кругом не было ни души, ближайшая деревня находилась в нескольких километрах от залива.
Елена: Какое необычное, чарующее название «Сардонический залив», у меня вызывает противоречивые ассоциации. Древнегреческий эпос, Одиссея, Иллиада и сардонический смех – будто злой, надрывный.
Каллас: Приходя вечером на совершенно пустынный берег, где еле слышно плескались низенькие волны, омывая блестевшие в лунном свете гладкие камушки, я чувствовала себя почти Пенелопой, к которой стремится её Одиссей. Мне нравилось, что я абсолютно одна перед вечной тишиной и покоем морской глади. Иногда в моей голове звучала музыка, фрагменты из арий и просто музыкальные отрывки. Я была почти счастлива, но какая-то непонятная тревога шевелилась у меня под сердцем. Кажется, на третий вечер я пришла на берег и вдалеке увидела одинокую лодку, она чуть покачивалась на волнах. И вдруг до меня донёсся приятный мужской голос. Я сразу определила бархатистый баритон. Он, наверное, рыбачил и пел известную в Греции народную песню. И, наконец, я осознала, отчего эта тревога, меня, словно обожгло внутри. Я почувствовала, как мне страстно захотелось оказаться в одной лодке с этим мужчиной, петь с ним вместе, стать его женой, рожать детей и наслаждаться жизнью. Почувствовать рай в себе. Но каким-то подсознательным чувством я понимала, что моя личная женская жизнь вряд ли будет лёгкой. Я сидела, вся сжавшись на пледе от тёмных тоскливых мыслей. Но нашла в себе силы и спросила себя, как ты в ту белую ночь. Согласна ли я на спокойную, счастливую семейную жизнь женщины с Белым ангелом – идеальным мужем, или уготовлю себе полную терзаний, мучений, разочарований, взлётов и падений жизнь оперной актрисы. К тому же с предчувствием тяжёлой внутренней конфликтности, которая отразится и на личной жизни. И решила, что пойду дальше с Тёмным ангелом тщеславия и желанием славы! Мне было ясно, что я уже отравлена ядом успеха, напитанного искусством. С годами я поняла, что самое сильное чувство для меня, похожее на наркотик, это когда ты понимаешь, что твоя жизнь становится искусством. Твоё существо пропитано им, словно губка, через край, и источает его, будто драгоценный ликёр, в каждый миг существования на сцене.
Елена, Вам не кажется, что за нашей встречей кто-то наблюдает?
Образцова: Вы так чувствуете, Мария? И кто же?
Каллас: Этот неизвестный может находиться как на небе, так и свидетельствовать здесь, на земле. Когда-нибудь подробности нашего романтического общения станут достоянием истории. Возможно, не всё окажется вымыслом. А что окажется – будет правдивым. Посланник добра позаботится об этом!
Елена: Я слушаю Вас, Мария, всматриваюсь в Ваши лучезарные чёрные глаза и вспоминаю, как пробегали у меня мурашки по коже, когда Вы пропевали тёмные, гневные тембральные краски голоса в «Джоконде». И что-то совершенно иное Вы делали в «Анне Болейн», «Медее» и «Аиде». А нежнейшая колоратура и неземные звуки в «Сомнамбуле» и в «Лючии» впечатляли меня вне всяких норм и правил. Я могу даже не знать музыки, которую Вы поёте. Но я вижу, что Вы поёте, какую героиню, какое состояние. Точно такое же впечатление производит великий Шаляпин, когда мы слышим в его пении театр, как он играет, как создаёт могучие характеры! Да, он гений, величайший певец и величайший музыкант, потому что беспредельные возможности голоса отдал тому, чтобы, по его собственным словам, в фокусе сцены жила «живая душа актёра, душа человека и богоподобное слово».
Каллас: Елена, я сейчас окончательно поняла, что ты создана для эпической музыки, в великих русских партиях на исторической основе. Мусоргский – «Хованщина», Чайковский - «Орлеанская дева» и «Пиковая дама». Смело иди в ту сторону. У тебя может быть грандиозный, невиданный никому доселе успех!
Появление Ди Стефано
Ди Стефано: Здравствуйте, милые дамы. Кого это ждёт грандиозный, невиданный успех?
Каллас: Не Вас, мой милый друг, Вы им и так перенасыщены сверх меры. Избалованный тенор. Елена, представляю Вам моего давнего, доброго друга, выдающегося драматического тенора современности Джузеппе ди Стефано. Мы вместе долгое время пели в «Лючии ди Ламмермур».
Елена: Очень приятно.
Каллас: Джузеппе, это Елена Образцова, моя подруга, советская певица, один из великих голосов Большого театра.
Ди Стефано: Очень приятно, тронут знакомством с такой необыкновенной женщиной.
Каллас: Послушайте, друзья, мне сейчас пришла счастливая мысль, а не спеть ли вам в «Кармен». Елена, знаешь, что о Джузеппе писал один из критиков после его триумфа на сцене Венской оперы? Ему представляется невероятным, как Кармен могла отвергнуть такого пламенного, нежного, пылкого и трогательного Хозе.
Елена: После такой рекомендации я не знаю, может ли состояться наш дуэт и весь спектакль. А что, если у меня не найдётся сил отвергнуть такого Хозе? Что тогда делать?
Ди Стефано (смеясь): Всё, я покорён навечно. Такого неожиданного поворота я не встречал в своей жизни. Красивая и остроумная женщина, это, пожалуй, слишком.
Каллас: И ещё невероятно талантлива, с огромным голосовым диапазоном и сильным характером.
Ди Стефано: Мария, не пугай, мне хватило и твоего сильного характера и роковой красоты. Хотя, впрочем, сильный характер у красивой женщины заставляет мужчину всегда быть в тонусе.
Елена: Как тонко, сеньор Джузеппе, Вы высказали сейчас комплементы сразу нам обеим. Но не опасайтесь, сила моего характера, как говорится, сильно преувеличена (бросая взгляд в сторону Каллас).
Ди Стефано: О, нет-нет, я не боюсь. Думаю, что Ваш твёрдый характер служит лишь для того, чтобы достичь высот постижения образа и успеха! Вы – русская красавица, на редкость точный эпитет. Например, английская или немецкая красавица как-то не звучит. Надо находить эпитеты поскромней.
Каллас: Видите, Елена, как наш итальянский друг закидывает сети.
Елена: Как у нас в народе говорят, чем дальше в лес, тем страшней, но интересней. Скажите, Джузеппе, мне просто интересно, а кроме музыки у Вас есть какие-либо увлечения?
Ди Стефано: Я итальянец, Елена, и этим всё сказано. Музыка и футбол – две большие страсти. И ещё обожаемая мама. Женщины занимают место чуть пониже, но зато особенное.
Каллас: Дипломатично.
Ди Стефано: Но если серьёзно говорить, Елена, мы можем скоординировать наши творческие планы. Кто Ваш импресарио?
Елена: Здесь в Париже, Жорж Сорио.
Ди Стефано: Прекрасно, мы знакомы. Чудесный человек. Я попробую договориться о постановке «Кармен» в «Гранд-опера». Если возникнут сложности, тогда в Ла Скала. Там точно получится. В Милане меня высоко уважают.
Елена: О, начало очень обнадёживающее! Хочу сказать, что в Париже мы пробудем ещё неделю. Потом возвращаемся всей труппой в Москву. Послезавтра я пою в «Пиковой даме» и приглашаю вас, мои друзья, в ложу почётных гостей.
Ди Стефано: Я очень хочу и должен придти. К чёрту все репетиции и контракты!
Каллас: Подобного темперамента я у Джузеппе давно не наблюдала. Елена, спасибо за приглашение, я очень хочу слушать и видеть тебя на сцене. Ничто не должно помешать мне! Какой сегодня всё же редкий и необычный вечер. Мне кажется, нам надо поостыть и снизить градус напряжения. Дорогой Джузи, мы выйдем в холл немного проветриться, так сказать, припудрить носики.. Не скучай, мы не надолго.
Ди Стефано: Не беспокойтесь, я повспоминаю про себя вокальные партии и лучшие моменты игр «Интера» и «Милана».
Какой тут к дьяволу «Интер с Миланом» и партии!! Всё лучшее уже в прошлом, ничего интересного не происходит, скука! Вот шанс, с этой молодой прелестной русской спеть Хозе, как двадцать лет назад. Неистово, чтобы кровь вскипала между нами, как говорят, на разрыв аорты! Взорвать овациями Гранд-опера и Ла Скала! А потом и всю Европу с Америкой в придачу! По-моему, на меня начинают оглядываться за столиками. Ничего страшного, всё нормально, я проигрываю, пропеваю тихонько сцены из опер. Что поделать, дурацкая привычка с молодости говорить вслух, о чём думаешь. Ничего господа, потерпите! Джузеппе ди Стефано может позволить себе странности. Потом в старости своим детям и внукам будете рассказывать в мемуарах, что в ресторане наблюдали, как великий тенор что-то репетировал про себя.
Пылкий Хозе в последние годы как-то заметно потускнел во мне и начал проседать. Эта красавица Елена, уверен, с прекрасным голосом и диапазоном, Мария не может посоветовать обыденность, она воспламенит меня вновь! Я уже заранее чувствую, что наш дуэт способен будет вызывать искренние слёзы сопереживания публики. О, как прекрасны эти мгновения настоящего катарсиса от искусства. Она даст мне свежесть и молодость чувств, а я ей – истинную глубину совместных страстей и опыт неразделённой любви.
Входят Елена и Каллас.
Каллас: Вот и мы, Джузи. Что с тобой? У тебя лицо раскраснелось и такое впечатление, будто ты в шторм попал. Глаза блуждают. Ты хорошо себя чувствуешь? Может много вина выпил?
Ди Стефано: Нет, всё хорошо, слава Господу! Просто вспомнил самые сильные ощущения, которые испытывал в жизни на сцене. Кстати, и наш с тобой дуэт, Мария. Елена, я, не откладывая в долгий ящик, уже завтра утром сделаю пару нужных звонков, чтобы прощупать почву относительно нашей с Вами «Кармен». А сейчас я, пожалуй, покину вас, милые дамы. Надо хорошо выспаться, завтра у меня спектакль. Ну а послезавтра, надеюсь, мы все увидимся вечером в Гранд-опера. Будем слушать русское чудо – Чайковского и Вас, Елена. Будет что обсудить.
Елена: Я безумно польщена Вашими комплементами заранее, Джузеппе. Но не ставьте меня, пожалуйста, в один ряд с великим Чайковским. Я даже не приближаюсь к его гению.
Ди Стефано: Достойная, сдержанная скромность – вот что меня истинно радует. И так прощаюсь, до послезавтра.
Елена (немного с вызовом): Это была проверка?
Ди Стефано (уходя): Нет, нет, не думайте так… Хотя, (пауза) невольная (пожимает плечами).
Каллас: Он все же очень мил добр… Но только чуточку лукав, как в прочем, все итальянцы. Если бы Аристотель имел такой характер, как у Джузи, наверное, я была бы счастлива.
Елена: Тогда, скорее всего, он не был бы тем Аристотелем Онасисом, которого знает весь мир.
Каллас: Спасибо, но не надо меня успокаивать и утешать (раздражённо).
Елена: Я и не думала, просто высказала свои мысли.
Каллас (через паузу): Пожалуйста, не обращайте внимания, Елена, на моё брюзжание. Просто иногда воспоминания бывают нестерпимо горькими и бередят рану.
Елена: Какой сегодня чудный вечер и всё благодаря Вам, Мария.
Каллас: И окончание его должно быть таким же чудесным. Через год я еду в Москву на конкурс вокалистов имени Чайковского в составе жюри. Мы, конечно же, там встретимся. И я предлагаю Вам, Елена спеть совместно в «Норме». Приготовьте партию Адальджизы. Она будет коронная для Вашего меццо. Возможно даже, что я поблекну на Вашем фоне.
Елена: Последние слова, считайте, я не услышала. Королевское предложение, Мария! Я воодушевлена, как никогда! Такое состояние бывает только после удачной премьеры.
Каллас: Ах, как жаль, что время безжалостно бежит и пора покидать этот уютный уголок. Хотите, я подвезу Вас к отелю?
Елена: Нет, спасибо, мне не хочется сразу возвращаться в свой номер. Я чувствую желание бродить по ночному Парижу. И мне будет радостно и тоскливо светлой печалью…
Каллас: Конечно, я понимаю тебя, Елена. Иди, гуляй, броди, кружись в ночном свете фонарей, отдавайся своим эмоциям сполна, будь счастлива! И давай, прощаясь, поднимем бокалы и произнесём наш с тобой парадоксальный тост вместе: (произносят вместе) За то, чтобы нас не щадили в похвалах зрители и пресса! (Смеются и расцеловываются на прощание).
Каллас: Ну я пошла. Будь только хотя бы чуть-чуть осторожна в ночном городе.
P. S. : Записки неизвестного о встрече двух примадонн.
В жизни так сложилось, что Елене Образцовой и Марии Каллас не посчастливилось спеть вдвоём в опере «Норма». Позднее Елена пела в этой опере с другой выдающейся певицей Монсеррат Кабалье. А с ди Стефано не удалось совместить планы Большого театра и график гастролей певца. И всё же триумфальный дебют в роли Кармен состоялся через три года после той судьбоносной встречи в ночном ресторане. Елена Образцова, впервые спела Кармен в Испании на Канарских островах, в театре «Персе Гальдес». Её проникновение в роль было настолько захватывающим, что после страшного удара навахи Хозе, уже умирая, она всё-таки продолжала его любить! В 1975 году певица была признана в Испании лучшей исполнительницей партии Кармен.
Выдающийся итальянский режиссёр и философ Пьер Паоло Пазалини, у которого Каллас сыграла в фильме «Медея», как трагическая актриса, писал: «Я видел Каллас, современную женщину, в которой жила древняя женщина, странная, магическая, с ужасными внутренними конфликтами».
А Лукино Висконти хотел, чтобы Каллас сыграла в кино библейскую Сарру…
Последние годы певица жила в Париже. У неё не было детей, она была чрезвычайно одинока и не хотела дожидаться старости. Проснувшись в то утро, она оставалась в постели, пила кофе, читала газеты и журналы. Когда она встала, у неё закружилась голова и её пронзила сердечная боль. На шум прибежала прислуга, дала ей сильное лекарство. Через несколько минут она сказала, что ей стало лучше, легла в постель и уснула. А через час из жизни ушла великая Каллас.
Через два дня тысячи людей шли по Елисейским полям, провожая Каллас в последний путь. Километры живых цветов колыхались в руках и лежали на земле. Люди, молча, опустив головы и заплаканные лица, двигались в тихой траурной процессии. Когда тело выносили из Кафедрального собора, вдруг кто-то крикнул срывающимся голосом «Брава, Мария!!!». И вслед за ним понеслись возгласы, обращённые к небу: «La Divina», «La Divina» - «Божественная». И раздался гром последних оваций и рукоплесканий, которые она получила от благодарных людей. Она дарила им радость.
Елена Образцова узнала о смерти Каллас в Сан-Франциско. Это был страшный день – день слёз. А вечером она пела только для неё Адриену Лекуврер.