История фотопортрета непосредственным образом связана с историей зарождения фотографии. Еще великий Леонардо набросал чертеж камеры-обскуры, хотя принцип ее действия стал известен намного раньше. Однако никто не может безошибочно назвать имя первого конструктора этого устройства. Изобретение становится реальностью, когда гениальная догадка счастливо совпадает с назревшими потребностями времени.
В экспериментах не было недостатка. Удачливее других оказался француз Нисефор Ньепс. Он подметил свойство некоторых химических элементов чернеть на свету. В 1822 году ему удалось получить на стекле, покрытом битумом, гелиографическую копию с гравюры папы Пия VII – первый случай создания фотопортрета в истории.
Другой соотечественник Ньепса — Луи Дагер сконструировал фотокамеру и предложил более совершенный способ закрепления изображений на светочувствительном слое. В истории фотопортрета этот способ, названный его именем — дагерротипией, сразу получил практическое применение.
Заседание Парижской академии наук 19 августа 1839 года ознаменовало собой акт официального признания выдающегося открытия. Для дальнейшего развития истории фотопортрета создание светописи имело такое значение, которое трудно переоценить. Это событие часто приравнивают даже к изобретению книгопечатания.
С момента зарождения фотографии в истории фотопортрета не утихали споры о том, искусство ли это? Некоторые современники даже сомневались в пользе изобретения. Новому способу создания изображения предсказывали, в лучшем случае, скромную роль прикладного технического средства. О каком-либо художественном воспроизведении натуры никто не помышлял. История фотопортрета полна примеров оценки притязаний подобного рода, как профанации искусства.
Наиболее рьяные противники «механического изображения» особенно недопустимой считали съемку людей, что, как считают некоторые специалисты, отрицательно сказалось на развитии истории фотопортрета. Они видели в этом чуть ли не богохульство. Не успело последовать официальное признание изобретения Дагера, как в том же 1839 году немецкая газета «Лейпцигер Анцейгер» разразилась гневным осуждением: «Желание фиксировать беглые отображения граничит с кощунством. Бог создал человека по своему подобию, и никакой человеческий аппарат не может зафиксировать изображение подобия бога; бог должен был бы изменить своим вечным принципам, чтобы позволить какому-то французу из Парижа бросить в мир такую дьявольскую выдумку».
История фотопортрета в России также полна голосов осуждения. Критики милостиво оставляли светописи съемку мертвой натуры, но тоже возражали против изображения человека. «Что касается до снимка портретов посредством дагерротипа, — резюмировала одна газета, — то нам это кажется бесполезным».
У первых дагерротипов, несомненно, было много недостатков. Съемку живой натуры — человека — затрудняла слабая светочувствительность фотоматериалов и примитивная оптика. Однако в 1841 году, то есть через два года после изобретения дагерротипии, венгерский ученый И. Петцваль рассчитал достаточно коррегированный портретный объектив, что дало мощный толчок в развитии истории фотопортрета.
Из первых снимков в истории фотопортрета, исполненных самим Дагером, дошел до нас портрет лондонского инженера Эндрью Шанкса. Сеанс проводился на ярком солнце, и все же выдержка продолжалась около часа.
В сентябре 1839 года в Мюнхенском союзе искусств профессор Штейнгель впервые показал два фотопортрета, полученные им по способу Дагера. А в следующем году газета «Гамбургский корреспондент» уже писала о «выставке фотографических портретов художника Изеринга». В истории фотопортрета с именем этого художника связано первое в Германии съемочное ателье, открытое в 1841 году.
История фотопортрета в России тоже не отставала. Судя по датам, Россия даже опередила немцев. Газета «Московские ведомости» за 1840 год (№51) уведомляла об открытии А. Ф. Грековым «художественного кабинета». Пытливый русский умелец предлагал обзавестись фотопортретами «величиной в обыкновенную золотую табакерку». Упоминание о табакерке имело свой смысл. В нем таился косвенный намек на соревнование с художниками-миниатюристами. В истории фотопортрета на смену их монополии шел технический способ изображения, еще не ставший искусством, но уже искавший потребителя.
Постепенно примирялись с дагерротипией и ее вчерашние противники. Они сами уже не отказывались от услуг фотографов. Известный французский художник-карикатурист О. Домье, вначале яростно выступавший против светописи, покорно встает перед аппаратом Надара, а по другому дагерротипу того же мастера сам пишет портрет композитора Берлиоза.
Охотно позирует фотографам и Бальзак. В истории фотопортрета существует дагерротип, на котором писатель изображен одетым по-домашнему (в сорочке). Очевидец свидетельствовал: «Сходство и выражение не оставляют желать ничего лучшего».
Другой знаменитый в истории фотопортрета француз — поэт, историк и политический деятель А. Ламартин, называвший светопись «бессовестным шарлатанством», через двадцать лет изменил свое мнение. В 1859 году он письменно заявил: «Фотография — это фотография... Мы не говорим больше, что это ремесло, это искусство».
А в 1878 году случилось событие, которое в истории фотопортрета стало знаковым — в садах Ватикана сфотографировался со своей свитой сам папа Лев XIII. Свои впечатления о результатах он излил латинскими стихами. В них воспевалось «новое изображение природы, которое не может быть выявлено более совершенно, даже рукой самого Аппеллеса...».
Итак, анафема сменилась панегириками...
Увлечения фотографией в истории фотопортрета не избежали многие выдающиеся люди и в том числе писатели (Эмиль Золя, Виктор Гюго). Страстным фотографом в России был Леонид Андреев, занимавшийся цветной съемкой (его работы экспонировались на выставках, а фотопортрет сына Вадима был опубликован в журнале).
С некоторым опозданием, но зато вернее и глубже других, почувствовали и оценили возможности светописи мастера пространственных искусств. История фотопортрета в Росси непосредственно связана с именем такого выдающегося деятеля русской культуры, как В. В. Стасов. Связанный дружескими узами с передвижниками, он настойчиво призывал их к верному пониманию фотографии и к признанию ее искусством. Уже в первых дагерротипах он разглядел такие достоинства изображения, как «строгость совершенного контура, чудную постепенность светов и теней».
С большим уважением к фотографии относился Илья Ефимович Репин. По словам Корнея Чуковского, великий русский художник предвидел те огромные возможности, которые в ней таятся. Илья Ефимович любил рассказывать друзьям, что композицию своей знаменитой картины «Государственный совет» он открыл благодаря любительским снимкам, сделанным в 1899 году его женой Натальей Борисовной Нордман-Северовой. (Н. Нордман была активным фотолюбителем и часто выступала на фотографических выставках). Один из персонажей этой картины — министр внутренних дел Д. С. Сипягин — написан целиком по фотоснимку. Академик живописи И. С. Куликов, помогавший своему учителю в работе над полотном, пишет: «Эскиз Репин делал с зарисовок и снимков, которые он изготовлял своим фотоаппаратом». В тех же воспоминаниях И. С. Куликов добавляет: «Пластинки проявляла Н. Б. Нордман: «мой фотограф», как говорил Репин».
С. А. Толстая в своих автобиографических записках («Моя жизнь») сообщает: «...Лев Николаевич с купанья шел домой босой, Репин тут же зарисовал его в таком виде и потом уже кончил портрет по фотографиям».
В числе тех, кто высоко оценил значение фотографии для развития истории фотопортрета, как искусства, был и другой известный русский художник — И. И. Левитан. Он писал К. А. Тимирязеву: «Ваша мысль, что фотография увеличивает сумму эстетических наслаждений, верна, и будущность фотографии в этом смысле громадна».